Несколько дней назад я вышла в интернете на запись программы «Большая семья» об Окуджаве, сделанной 9 мая 2014 года. Главным героем среди гостей программы оказалась Ольга Владимировна Окуджава (Арцимович), вдова Булата Окуджавы. Она – основатель и директор дома-музея Булата Шалвовича Окуджавы в Переделкине. Много усилий приложила Ольга Владимировна для организации вначале народного музея Булата Окуджавы, затем – придания ему статуса городского, позже боролась с Литфондом, возжелавшим получить в своё управление дома в Посёлке писателей.
А в конце 2015-го года Мединский, министр культуры России, подписал приказ о лишении музеев Булата Окуджавы, Бориса Пастернака и Корнея Чуковского статуса самостоятельных и объявлении их филиалами Государственного литературного музея. Ольга Владимировна в письме Президенту обратилась с просьбой не допустить изменения статуса мемориального музея и с заявлением, что сотрудники музея согласны работать и без оплаты их труда.
С этими подробностями я познакомилась на сайте музея. Мне подумалось тогда, что нужно будет моё эссе о Булате Окуджаве отправить в фонд музея. Хоть маленькое дело, но будет сделано. Так по крупицам и собирается наследие о писателе, сценаристе, композиторе и поэте. Так остаётся след о талантливом барде, сохраняется память о нём.
* * *
Любимые женщины Окуджавы… На эту тему написано много. Не каждому дано любить. Булат Окуджава наделён этим чувством сполна.
«Все влюблённые склонны к побегуПо ковровой дорожке, по снегу,По камням, по волнам, по шоссе,На такси, на одном колесе,Босиком, в кандалах, в башмаках,С красной розою в слабых руках».
Наталья Горленко, поэтесса, композитор и певица, вспоминает: «… я от многих слышала, что он – замкнутый, очень закрытый. Но его я знала, как лёгкого и жизнестойкого… Его письма божественны… Много в них и о любви. И всё написано не просто от нечего делать, а серьёзно… Да, была в нём и сентиментальность… Поэт… мягкий, романтичный, импульсивный. Он ещё любил говорить: я – азиат. Да, он был таким чудесным азиатом! Он был гениален во всех своих проявлениях. Как человек, как мужчина. Он был как князь. Нет, не по крови. Он был абсолютно земной, но при этом очень деликатный, внимательный. Умел от себя отодвинуть ненужное или неинтересное ему, как в песне: «Так природа захотела, отчего – не наше дело».
«В склянке тёмного стеклаИз-под импортного пиваРоза красная цвелаГордо и неторопливо.Исторический романСочинял я понемногу,Пробиваясь, как в туман,От пролога к эпилогу.
Были дали голубы,Было вымысла в избытке,И из собственной судьбыЯ выдёргивал по нитке.В путь героя снаряжал,Наводил о прошлом справкиИ поручиком в отставкеСам себя воображал.
Вымысел не есть обман,Замысел – ещё не точка,Дайте дописать романДо последнего листочка.И пока ещё живаРоза красная в бутылке,Дайте выкрикнуть слова,Что давно лежат в копилке:
Каждый пишет, как он слышит,Каждый слышит, как он дышит,Как он дышит, так и пишет,Не стараясь угодить…Так природа захотела,Почему – не наше дело,Для чего – не нам судить».
* * *
О характере Булата Окуджавы говорят по-разному, но, действительно, многие люди, знавшие его, склоняются к мнению, что он был закрытым, зажатым в себе.
А вот, по словам Натальи Горленко, Окуджава был открытым и откровенным, искренним и естественным, как говорится, самим собой. Мне думается, это оттого, что он видел в ней женщину, обобщённый образ материнской любви. И находясь с ней, женщиной, он чувствовал то, что ему было недодано в детстве и юности. Наедине с ней он становился доверчивым и наивным.
Его внутренняя закрытость, о которой говорят его современники, могла быть защитой от обострённой ранимости. Зажатость – это своего рода защита, чтобы душу не трогали, не ранили, потому что ей и так больно.
С подобными фактами несоответствия внутренних движений души и внешних их проявлений я уже сталкивалась и раньше. Например, в процессе написания эссе о кишинёвском поэте Игоре Доминиче. Ольга, жена Игоря Доминича, говорила мне, что с ней он был открытым и весёлым, жизнерадостным и полным оптимизма. Но он осознавал отсутствие признания как поэта, как личности, и переживал свою невостребованность обществом. И это мучило его. Внутренняя боль вырывалось в стихах криком души.
У Булата Окуджавы боль несколько иного свойства. Причина её, по моему мнению, – внутреннее одиночество, основой которому явилось его прошлое. Он пытался уйти от него, спрятаться, отодвинуть, но оно настигало его, постоянно напоминало о себе: и судьбой брата, и смертью сына, и внутренним страхом, от которого невозможно было избавиться, и непризнанием его таланта отдельным кругом лиц…
Окуджава настолько велик, что я, простой человек из народа, может быть, и не имею права делать какие-либо предположения относительно внутреннего становления и формирования его личности, но посудите сами: Булат воспитывался практически без родителей. После их ареста, что могло твориться в душе мальчика? Тут нужно было или родителей считать врагами народа или Родину предавать, ненавидеть. Одно это уже могло привести к раздвоенности мироощущения и мировосприятия. Нельзя исключать и того, что в сознании ребёнка мог поселиться страх. Нет, не просто тревога, а страх от непонимания несправедливости происходящего на его глазах.
И всё же я имею право говорить о страхе. Во мне он тоже когда-то жил, этот страх, щупальцами охвативший тело и чувства. От него у меня с самого раннего детства была внутренняя зажатость, мешавшая жить. «Я не такая, как все. Я – немка. Как отнесутся ко мне, если узнают, что я немка? Ведь подумают, что фашистка!» Правда, сама-то я узнала, что немка, что это – национальность, уже когда пошла в школу. А родители скрывали. Эта тема у нас в доме была табу. Об этом факте биографии я никогда и ни с кем не говорила до 90-ых, когда уехала из страны… В детстве у меня было лишь несколько подруг, которым я могла довериться. Тому виной была моя зажатость.
А этот мальчик, юноша грузин Булат Окуджава… Что он должен был испытывать, если родители – враги народа? Отец расстрелян, мать – на каторге… За что ему благодарить страну, родину? Или проклинать? Или предавать в душе родителей? Он ушёл на войну, может быть, чтобы смыть позор за родителей, избавиться от страха, разъедавшего душу… А мой отец вступил в партию, когда ему это сделать позволили, в 70-ые годы, незадолго до смерти. Он тогда так и сказал, что делает это ради детей, чтобы им, то есть нам, жилось спокойнее… О годах, проведённых под спецкомендатурой и на спецпоселении, родители с нами никогда не говорили…
В 1989-ом году Булат Окуджава пишет:
«Убили моего отцаНи за понюшку табакаВсего лишь капелька свинца —Зато как рана глубока!Он не успел, не закричал,Лишь выстрел треснул в тишине.Давно тот выстрел отзвучалНо рана та ещё во мне.Как эстафету прежних дней,Сквозь эти дни её несу.Наверно, и подохну с нейКак с трёхлинейкой на весу.А тот, что выстрелил в него,Готовый заново пальнуть,Он из подвала своегоДомой поехал отдохнуть.И он вошёл к себе домойПить водку и ласкать детей,Он – соотечественник мойИ брат по племени людей.И уж который год подрядПрезревши боль былых утрат,Друг друга братьями зовёмИ с ним в обнимку мы живём».
Это не единственные стихи, в которых Булат Окуджава пишет об отце. Есть ещё «Мой отец» («Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив…»). Поэт упоминает о нём и в стихотворениях «Не слишком-то изыскан вид за окнами…», и в «О чём ты успел передумать, отец расстрелянный мой…». Более полувека носит он в себе боль, чтобы она, наконец-то, прорвалась в его творчестве. Полвека ощущение боли, которая сидит глубоко в подсознании мыслью: За что? Почему? Кто виноват?
Эти страшные годы Окуджава пытался забыть в течение всей своей жизни. Отсюда и повышенная ранимость души, которую он пытался скрыть от окружающих… Наверное, у него в детстве и юности, да и позже, было мало родных по духу, которые не обманут, не предадут, к которым он испытывал бы искреннее доверие. Это чувство мне тоже знакомо не понаслышке, а по болевым ощущениям.
Булат много читал, воспитание души происходило через литературу. Любимые писатели – Гофман, Лев Толстой, Юрий Нагибин, близкие по духу поэты – Александр Пушкин, Борис Пастернак. Думаю, что уход в мир литературных героев придал его взглядам романтичность, мечтательность, а позже оказал влияние на формирование философских взглядов и настроений. Интерес к чтению привёл юношу на филологический факультет университета. Он стал не таким, как все: на ступень выше сверстников по своему духовному развитию. Да и не только выше их, Булат Окуджава встал и над всеми, кто не дорос до его миропонимания. И эти, вторые, – не простили ему своей посредственности.
